Во мне хочется пастернак анализ. Анализ стихотворения «Во всем мне хочется дойти» Пастернака. Борис ПастернакВо всем мне хочется дойти до самой сути…Сборник

Более двадцати лет тому назад поднимался я впервые по широкой лестнице старого дома в одном из тишайших московских переулков близ Арбата. Было странно сознавать, что когда-то и Александр Блок подходил к этой дубовой двери на втором этаже и нажимал на черную кнопку старинного электрического звонка.

На протяжении всей своей жизни Бунин сознавал неослабевающую, чарующую власть Пушкина над собой. Еще в юности Бунин поставил великого поэта во главе отечественной и мировой литературы - «могущественного двигателя цивилизации и нравственного совершенствования людей». В трудные, одинокие годы эмиграции писатель отождествлял свое восприятие русского гения с чувством Родины: «Когда он вошел в меня, когда я узнал и полюбил его?

Тема любви у Бунина - большое «окно» в жизнь. Она позволяет ему соотнести глубокие душевные переживания с явлениями внешней жизни, а также проникать в «тайная тайных» человеческой души, исходя из влияния на человека объективной действительности. Великое чувство, связывающее людей, превращается под пером Бунина в страдание, приносящее горечь и мучительную боль. Тема любви очень важна в плане эстетического отношения писателя к действительности и многое разъясняет в его миропонимании.

Борис Пастернак

Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Сборник

* * *

Начальная пора. 1912–1914

* * *

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

* * *

Как бронзовой золой жаровень,

Жуками сыплет сонный сад.

Со мной, с моей свечою вровень

Миры расцветшие висят.

И, как в неслыханную веру,

Я в эту ночь перехожу,

Где тополь обветшало-серый

Завесил лунную межу,

Где пруд, как явленная тайна,

Где шепчет яблони прибой,

Где сад висит постройкой свайной

И держит небо пред собой.

1912, 1928

* * *

Когда за лиры лабиринт

Поэты взор вперят,

Налево развернется Инд,

Правей пойдет Евфрат.

А посреди меж сим и тем

Со страшной простотой

Легенде ведомый Эдем

Взовьет свой ствольный строй.

Он вырастет над пришлецом

И прошумит: мой сын!

Я историческим лицом

Вошел в семью лесин.

Я – свет. Я тем и знаменит,

Что сам бросаю тень.

Я – жизнь земли, ее зенит,

Ее начальный день.

Мне снилась осень в полусвете стекол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе,

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе.

Но время шло, и старилось, и глохло,

И, па́волокой рамы серебря,

Заря из сада обдавала стекла

Кровавыми слезами сентября.

Но время шло и старилось. И рыхлый,

Как лед, трещал и таял кресел шелк.

Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,

И сон, как отзвук колокола, смолк.

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за́ возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по́ небу берез.

* * *

Я рос. Меня, как Ганимеда,

Несли ненастья, сны несли.

Как крылья, отрастали беды

И отделяли от земли.

Я рос. И повечерий тканых

Меня фата обволокла.

Напутствуем вином в стаканах,

Игрой печальною стекла,

Я рос, и вот уж жар предплечий

Студит объятие орла.

Дни далеко, когда предтечей,

Любовь, ты надо мной плыла.

Но разве мы не в том же небе?

На то и прелесть высоты,

Что, как себя отпевший лебедь,

С орлом плечо к плечу и ты.

* * *

Все наденут сегодня пальто

И заденут за поросли капель,

Но из них не заметит никто,

Что опять я ненастьями запил.

Засребрятся малины листы,

Запрокинувшись кверху изнанкой.

Солнце грустно сегодня, как ты, -

Солнце нынче, как ты, северянка.

Все наденут сегодня пальто,

Но и мы проживем без убытка.

Нынче нам не заменит ничто

Затуманившегося напитка.

Вокзал

Вокзал, несгораемый ящик

Разлук моих, встреч и разлук,

Испытанный друг и указчик,

Начать – не исчислить заслуг.

Бывало, вся жизнь моя – в шарфе,

Лишь подан к посадке состав,

И пышут намордники гарпий,

Парами глаза нам застлав.

Бывало, лишь рядом усядусь -

И крышка. Приник и отник.

Прощай же, пора, моя радость!

Я спрыгну сейчас, проводник.

Бывало, раздвинется запад

В маневрах ненастий и шпал

И примется хлопьями цапать,

Чтоб под буфера не попал.

И глохнет свисток повторенный,

А издали вторит другой,

И поезд метет по перронам

Глухой многогорбой пургой.

И вот уже сумеркам невтерпь,

И вот уж, за дымом вослед,

Срываются поле и ветер, -

О, быть бы и мне в их числе!

Венеция

Я был разбужен спозаранку

Щелчком оконного стекла.

Размокшей каменной баранкой

В воде Венеция плыла.

Все было тихо, и, однако,

Во сне я слышал крик, и он

Подобьем смолкнувшего знака

Еще тревожил небосклон.

Он вис трезубцем скорпиона

Над гладью стихших мандолин

И женщиною оскорбленной,

Быть может, издан был вдали.

Теперь он стих и черной вилкой

Торчал по черенок во мгле.

Большой канал с косой ухмылкой

Оглядывался, как беглец.

Вдали за лодочной стоянкой

В остатках сна рождалась явь.

Венеция венецианкой

Бросалась с набережных вплавь.

1913, 1928

Прижимаюсь щекою к воронке

Завитой, как улитка, зимы.

«По местам, кто не хочет – к сторонке!»

Шумы-шорохи, гром кутерьмы.

«Значит – в “море волнуется”?

В повесть,

Завивающуюся жгутом,

Где вступают в черед, не готовясь?

Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,

Как нечаян конец? Об уморе,

Смехе, сутолоке, беготне?

Значит – вправду волнуется море

И стихает, не справясь о дне?»

Это раковины ли гуденье?

Пересуды ли комнат-тихонь?

Со своей ли поссорившись тенью,

Громыхает заслонкой огонь?

Поднимаются вздохи отдушин

И осматриваются – и в плач.

Черным храпом карет перекушен,

В белом облаке скачет лихач.

И невыполотые заносы

На оконный ползут парапет.

За стаканчиками купороса

Ничего не бывало и нет.

1913, 1928

Пью горечь тубероз, небес осенних горечь

И в них твоих измен горящую струю.

Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью.

Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим,

Надежному куску объявлена вражда.

Тревожный ветр ночей – тех здравиц виночерпьем,

Которым, может быть, не сбыться никогда.

Наследственность и смерть – застольцы наших трапез.

И тихою зарей – верхи дерев горят -

В сухарнице, как мышь, копается анапест,

И Золушка, спеша, меняет свой наряд.

Полы подметены, на скатерти – ни крошки,

Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,

И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,

А сдан последний грош, – и на своих двоих.

* * *

Встав из грохочущего ромба

Передрассветных площадей,

Напев мой опечатан пломбой

Неизбываемых дождей.

Под ясным небом не ищите

Меня в толпе сухих коллег.

Я смок до нитки от наитий,

И север с детства мой ночлег.

Он весь во мгле и весь – подобье

Стихами отягченных губ,

С порога смотрит исподлобья,

Как ночь, на объясненья скуп.

Мне страшно этого субъекта,

Но одному ему вдогад,

Зачем ненареченный некто, -

Я где-то взят им напрокат.

Зимняя ночь

Не поправить дня усильями светилен,

Не поднять теням крещенских покрывал.

На земле зима, и дым огней бессилен

Распрямить дома, полегшие вповал.

Булки фонарей и пышки крыш, и черным

По белу в снегу – косяк особняка:

Это – барский дом, и я в нем гувернером.

Я один, я спать услал ученика.

Никого не ждут. Но – наглухо портьеру.

Тротуар в буграх, крыльцо заметено.

Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй

И уверь меня, что я с тобой – одно.

Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.

Кто открыл ей сроки, кто навел на след?

Тот удар – исток всего. До остального,

Милостью ее, теперь мне дела нет.

Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин

Вмерзшие бутылки голых черных льдин.

Булки фонарей, и на трубе, как филин,

Потонувший в перьях, нелюдимый дым.

Поверх барьеров. 1914–1916

Петербург

Как в пулю сажают вторую пулю

Или бьют на пари по свечке,

Так этот раскат берегов и улиц

Петром разряжён без осечки.

О, как он велик был! Как сеткой конвульсий

Покрылись железные щеки,

Когда на Петровы глаза навернулись,

Слезя их, заливы в осоке!

И к горлу балтийские волны, как комья

Тоски, подкатили; когда им

Забвенье владело; когда он знакомил

С империей царство, край – с краем.

Нет времени у вдохновенья. Болото,

Земля ли, иль море, иль лужа, -

Мне здесь сновиденье явилось, и счеты

Сведу с ним сейчас же и тут же.

Он тучами был, как делами, завален.

В ненастья натянутый парус

Чертежной щетиною ста готовален

Врезалася царская ярость.

В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,

Века пожирая, стояли

Шпалеры бессонниц в горячечном гаме

Рубанков, снастей и пищалей.

Тема поэтического вдохновения, назначения поэта и поэзии, тема призвания волновала Пастернака на протяжении всей его жизни. Это отражено в стихотворениях разных лет: «Определение поэзии» (1919), «О, знал бы я, что так бывает … » (1932), «Гамлет» (1946), «Во всём мне хочется дойти до самой сути … » (1956), «Быть знаменитым некрасиво… » (1956) и др.

Обратимся к стихотворению Пастернака «Во всём мне хочется дойти… », которое, несомненно, можно рассматривать как осмысление жизненного и творческого пути. В то же время это философское размышление о жизни вообще, о той судьбе, которая сложилась, и той, которая могла бы быть; о возможности иного пути в поэзии.

Удивление от обладания «таинственным даром речи»! не покидало Пастернака никогда. С годами его поэзия всё больше наполняется той глубинной философской мудростью, для выражения которой лучше всего подходят простые, ясные и совсем обычные слова. Но тень сомнения всё же иногда проскальзывает в его стихах: так ли распорядился он тем бесценным даром, который был ему уготован? И не потому ли мука «достигнутого торжества» не даёт поэту покоя?

Послушаем выразительное чтение стихотворения.

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,

Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо

В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.

Обратимся к теме стихотворения, Она не вызывает у ребят сомнения – назначение поэзии, смысл жизни поэта.

— А какова его главная идея? В чём поэт видит смысл своей жизни?

Всё подчинено стремлению выразить с наибольшей силой самое сокровенное, открыть душу — жизнь поэта на грани и за гранью возможного, на пределе чувств, мыслей, дыхания. И это не просто слова, не только поэтическое кредо, а сама жизнь, отраженная в стихах, подтверждённая каждым шагом, каждой строкой:

Во всём мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

Цель поэта не только в том, чтобы проникнуть в суть жизненных явлений и событий, понять их, донести до читателя, но и в том, чтобы разобраться в себе, в своей душе, познать самого себя, вечный поиск смысла жизни, поиск истины.

Дойти до главного, самого важного, доискаться до истины во всём: «в работе» — творчестве; «в поисках пути» — пути к миру и к самому себе; «в сердечной смуте» — мире собственных чувств и постоянно меняющемся душевном состоянии.

Трудно не согласиться с Н.Я.Мандельштам: «Работа поэта — самопознание, он всегда ищет разгадку жизни своей»

— Каким предстаёт перед нами поэт? Что это за человек? В чём его особенность, непохожесть на обычных людей?

Поэта не могут не волновать вечные вопросы бытия. В чём истина? В чём смысл человеческой жизни? Для чего творит поэт? фраза «Во всём мне хочется дойти/До самой сути … » «как нельзя лучше передаёт отношение Пастернака к поэзии, к её сущности…

Поэзия для него орган восприятия мира и способ выражения целостности жизни … Попятно желание поэта проникнуть

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней.
До сердцевины.

— Можно ли сказать, что речь идёт о прошлом? Почему?

Обратим внимание на дату написания стихотворения — 1956 год. Борису Пастернаку — за шестьдесят. Не потому ли так пристрастен к себе поэт, что наступило время подведения итогов?

Отметим, что анафора усиливает ощущение глубины, проникновения вглубь и внутрь себя, времени, пространства.

Не сразу виден скрытый в четверостишии метафорический ряд: время — вода — земля. «Время течёт», — говорим мы, не вдумываясь в привычную метафору. Время — вода («протекших дней»), ушедшая в землю, в глубину, в корни, в сердцевину.

Обратим внимание на стилистическую окраску метафоры. «Протекших дней» звучит торжественно, даже величаво. Так говорят о плавно текущем времени, к сожалению, невозвратимом. Есть здесь и ощущение прожитой (не зря!) жизни.

— Легко заметить, что темп стихотворения с каждой строфой несколько ускоряется, нарастает. Как вы думаете, почему? Какую особенность поэтической манеры Пастернака
можно здесь увидеть?

Мы чувствуем, что слово едва поспевает за мыслью. Восхитительный поток поэтического сознания захлёстывает, накрывает волной, не даёт передышки. Это отражено в синтаксисе — обилии предложений с однородными членами, не связанными союзами.

Иногда предложение у Пастернака состоит только из однородных членов. Попросим учащихся привести примеры в подтверждение сказанного.

— Какие строки можно назвать выражением жизненного кредо поэта? Почему?

Ответ очевиден. Интерес к жизни, стремление всё осмыслить, глубоко пережить, испытать любовь, достичь высоких целей — всё это есть в третьей строфе, выражающей жизненное кредо поэта:

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

— Подумайте, почему именно глаголы несут основную смысловую нагрузку. Стремительность глаголов («жить», «думать», «чувствовать», «любить», «свершать»)
передаёт пастернаковское ощущение жизни, подчёркивает желание жить полно, насыщенно.

Слово «жить», являясь смысловым центром строфы, вмещает в себя все последующие понятия: жить — значит действовать в своём времени, не откладывая жизнь на потом, «схватывая нить» событий и судеб. На эту метафорическую нить нанизываются (как жемчужины) все строфы стихотворения.

Слово у Пастернака вмещает в себя гораздо больше, чем лежит на поверхности, оно подчас вызывает неведомые читателю ассоциации. Желание охватить как можно больше, не пропустить главного, значимого заставляет поэта очень точно подбирать слова, с помощью которых мы можем увидеть его мир, почувствовать запахи, увидеть краски, услышать звуки, полюбить музыку, людей:

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, В затылок.
В стихи б я внёс дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.
Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Как много в этом стихотворении имён существительных, необходимых для обозначения важных для поэта предметов и понятий! Какие эпитеты: «в сердечной смуте», «живое чудо», «достигнутого торжества»!

Стихотворение наполнено любимыми запахами, запахами вдохновения: «сад», «цвели бы липы», «дыханье роз», «дыханье мяты», «луга», «осока», «сенокос». В нём звуки природы (грозы раскаты») и звуки музыки Шопена, так много говорившей душе поэта.

Сравнение с музыкой Шопена не случайно. Поэзия — та же музыка. Определить словами её суть почти невозможно. Борису Пастернаку — поэту ощущений и «прекрасного красноязычия»- однажды удалось выразить это в восхитительной словесной формуле:

Это — круто налившийся свист,
Это – щелканье «сдавленных льдинок.
Это — ночь, леденящая лист,
Это — двух соловьёв поединок.

Пастернак, называя Шопена реалистом в музыке, который, создавая музыкальное произведение, вносил в него предметы окружающего мира, говорил и о себе – реалисте в поэзии, сделавшем обыденную жизнь её предметом. Борис Пастернак писал о Шопене: «Его творчество насквозь оригинально». И далее: « … Шопен смотрел на свою жизнь
как на орудие познания всякой жизни на свете … ».

Думается, что это можно отнести и к Пастернаку, который свою жизнь также сделал орудием познания окружающего мира и в каждом предмете повседневной жизни видел его неяркую прелесть и неповторимость и открыл её нам, читателям.

Несколько строф объединены темой любви, страсти. Тема эта настолько волнующа, что поэту не хватает дыхания, строчки пишутся взахлёб, становятся всё короче. Порой они состоят из одного, двух слов. Настигающая человека страсть отражена в лексике («бегах», «погонях», «впопыхах») и в грамматическом строе предложения:

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях,
я вывел бы её закон,
Её начало,
И повторял её имен
Инициалы.

— Вглядимся в эти строки. Поэт использует условное наклонение. Как вы думаете, почему?

Ещё один вариант жизни? Сомнения в себе — талантливейшем поэте? Поэте, вполне осознающем своё значение? Или глубоко запрятанное чувство неудовлетворённости?

Внутреннее убеждение на уровне подсознания: есть поэты неоспоримо выше, поэты — недостижимые идеалы. И почему именно восемь строк? Может быть, восемь строк, подобных гениальным восьмистишиям А.С. Пушкина? Скромность или сожаление о ненаписанном, несовершённом, недостигнутом?

Беспомощность перед силой чувства, невозможность описать словами все оттенки и нюансы страсти, что становится вдруг понятнее с возрастом, приходом мастерства и жизненной мудрости?

5 (100%) 2 vote[s]

«Во всем мне хочется дойти до самой сути…» Борис Пастернак